Монсегюр, Перепертюз, Керибю, Пюивер... катарские замки Южной Франции лепятся к серо-коричневым скалам, точно орлиные гнезда. Эти замки - останки эпохи, пережившей глубочайшие потрясения религиозного кризиса, который поразил Южную Францию в 12 - 13 веках. Это безмолвные символы страданий, которые выпали на долю религиозной секты, перемолотой жерновами европейской истории. Это свидетели трагической повести, начавшейся с простого желания реформ и завершившейся жестоким и систематическим истреблением “еретиков”. Погибли тысячи людей; многие были сожжены на кострах; целые города были уничтожены и разграблены (например, Безье в 1209 году), где христиане, не причастные к “ереси”, принимали смерть от рук французских солдат наравне с катарами. Не ведавшие ни жалости, ни чести крестоносцы и инквизиторы, воодушевленные папой и французским королем (редкий случай единодушия между этими вечными противниками!), не оставляли за собой ничего, кроме выжженной земли. Священники наравне с мирянами в ужасе бежали, скрывались и покидали родные земли.

Даже сегодня катарам трудно дать достаточно точное определение в терминах исторической науки. Кто они были - философы-утописты, церковные реформаторы, еретики? Какие только ярлыки не приклеивали к этим южанам-нонконформистам! Но чего же на самом деле хотели катары? Что вовлекло их в конфликт с церковью - конфликт, повлекший за собой столь далеко идущие трагические последствия и превративший реформаторов в мучеников? Все началось с вполне справедливой критики в адрес католического духовенства. Подобные обвинения раздавались в 12 веке во многих областях Европы. Но другие их выразители успешно интегрировали свое стремление к реформам в структуру официального вероучения и использовали его для пропаганды церковных догматов, что видно на примере странствующих проповедников или нищенствующих монахов. В случае же с катарами это стремление привело к ереси, и, следовательно, превратило катаров в отступников от христианской веры - как в их собственных глазах, так и с точки зрения церкви и государства.

Учение катаров требовало соблюдения евангельских принципов, доведенных до крайних форм. Членам секты было запрещено убивать, в связи с чем вводился также запрет на мясную пищу. Им предписывалось абсолютное сексуальное воздержание; они обязаны были трудиться и соблюдать пост. Картина мира у катаров тяготела к дуализму: они утверждали, что столь глубоко порочный мир не может быть созданием единого Творца, а потому в нем заключены два противоборствующих принципа. “Добру” - царству духа, сотворенному Богом, - противостоит “Зло”, отождествлявшееся с физическим миром, который считался творением Сатаны. Схожая философская концепция была разработана уже в эпоху поздней античности в учении гностицизма. По мнению гностиков, человек состоял из двух противоборствующих начал: душа его была божественной, тело же - низменным и порочным. Для катаров единственный путь спасения от этой дуальности заключался в том, чтобы истребить в себе зло, “очистившись” разумом и телом, - для чего следовало строго соблюдать заповеди Нового Завета.

Само название “катары”, происходящее от древнегреческого katharos (“чистый”), свидетельствует о стремлении членов этой секты к простой и безгрешной жизни (термин “альбигойцы” возник позднее, в связи с названием города Альби, где находился главный центр секты). Катар, искренне стремившийся к такой внутренней чистоте, посредством крещения (consolametum) достигал статуса parfait - “совершенного” - и становился своего рода священником. Прочие члены секты должны были выказывать глубокое почтение к своему духовно просветленному собрату и трижды кланяться, обращаясь к нему с просьбой о благословлении (melioramentum).

Все эти принципы и убеждения, которые могут показаться вполне безобидными, на самом деле заключали в себе мощный взрывной потенциал: признавая только одно таинство - крещение - и наделяя его вдобавок совершенно новым смыслом, катары наносили удар по самым основам христианской догматики. Но еще более взрывоопасным оказался другой элемент их вероучения. Ведь если земной мир находится под властью дьявола, то угроза вечного проклятия, которой прежде эффективно пользовалась церковь, оказывалась вовсе не такой уж серьезной. Перед лицом “ежедневного пребывания в аду” образы Страшного Суда для катаров меркли и отступали в тень. Соответственно едва ли катар согласился бы участвовать в традиционном ритуале покупки индульгенций или платить церковную десятину. Итак, вызов был брошен не только церковным догматам, но и самой структуре церкви, методам, которыми она действовала,и органам, которые она учреждала. И церковники поняли, что необходимо срочно принимать меры.

Однако ересь была всего лишь одной из причин кровавого конфликта, который так неосторожно спровоцировали катары. Другой же, гораздо более серьезной причиной явилась связь этой секты с правителями Южной Франции, сопротивлявшимися экспансии власти французского монарха на юг. Долгое время вопросы веры оставались второстепенными; главной же целью французских королей были плодородные земли у подножия Пиренеев, в Лангедоке и Аквитании. Область Лангедока была в историческом и культурном отношении теснее связана с королевством Арагон с центром в Барселоне, контролировавшим Средиземноморье, чем с далекой северной провинцией Иль-де-Франс. Когда впервые встала проблема “южной ереси”, французские власти с готовностью предоставили решение этой проблемы папе. Однако в 1208 году близ Сен-Жиля был убит папский легат, Пьер де Кастельно. Обстоятельства его гибели были не вполне ясны, однако эта насильственная смерть резко обострила ситуацию и стала одной из предпосылок войны, которую развязал папа Иннокентий 3, объявивший крестовый поход против еретиков. Недостатка в крестоносцах не обнаружилось: на "священную войну" отправились феодалы Северной Франции, которым было обещано в награду прощение грехов (а также имущество еретиков). И уже в 1209 году алчные рыцари захватили Безье и Каркасон, действуя весьма сомнительными методами и проявляя зверскую жестокость. В 1210 году пали крепости Менерв, Терм и Пюивер. В костер, разведенный захватчиками во дворе замка Менерв, добровольно бросились сто сорок катаров.

Не довольствуясь этим, “крестоносцы” под предводительством Симона де Монфора двинулись дальше с огнем и мечом. В 1211 году они взяли Лавор, с боями подступили к Кастельнодри и осадили Тулузу - на первый раз безуспешно. В 1213 году завершился первый этап войны: в сражении у замка Мюре погиб король Арагона Педро 2, и его отряды отступили. Французы временно утвердили свою власть на юге. Симон де Монфор умер в 1218 году, во время новой битвы за Тулузу, а его сын, принявший командование,недооценил прагматизма крестоносцев: воспользовавшись тем, что им посулили отпущение грехов за сорок дней военной службы, они вернулись по домам сразу же, как только истек этот срок. И произошло это как раз в тот момент, когда Тулузу вновь удалось осадить!

Катары и их политические союзники получили временную передышку. Но она продлилась недолго. В 1223 году на французский престол взошел Людовик 8 - неугомонный завоеватель, твердо вознамерившийся расширить пределы своей империи до берегов Средиземного моря. В 1226 году он снова вторгся на юг и развязал затяжную кровопролитную войну, которая завершилась, когда тулузский граф Раймунд 7 капитулировал в Мо в 1229 году.

Таким образом политическая ситуация на юге Франции прояснилась: эта область раз и навсегда утратила былую независимость. Однако конфликт с катарами подспудно продолжался, в результате чего папа Григорий 9 создал новый орган церкви, призванный наглядно продемонстрировать ее могущество: так возникла инквизиция. Ответственность за формирование инквизиции была возложена на доминиканский орден. Единственной функцией инквизиции должна была стать борьба с ересями, а главным оружием - костер; оружие это использовали избирательно, но весьма эффективно.

После капитуляции Раймунда 7 катары были вынуждены укрыться в неприступных крепостях. Названия замков Фенуйед, Пюилорен, Перепертюз и Керибю стали символами легендарного сопротивления, которое оказали могущественной церкви их обитатели - мятежники, единственным оружием которых была “чистота души”. Самый поразительный пример отваги, проявленной катарами, мы встречаем в истории осады крепости Монсегюр (название которой можно перевести как “Непоколебимая гора”). Защитники Монсегюра сопротивлялись королевскому войску больше года, прежде чем в 1244 году крепость наконец пала в результате предательства, а отнюдь не прорыва обороны. В этой неприступной, как казалось когда-то, твердыне укрывалось от 400 до 500 мужчин, женщин и детей. Их поставили перед суровым выбором: покаяться в своих “заблуждениях” или взойти на костер. Две сотни катаров остались верны своим убеждениям и были сожжены. Согласно преданию, бежать из крепости удалось лишь четверым “совершенным”; утверждают, будто они захватили с собой легендарные сокровища катаров и спрятали их в надежном месте. Сокровища эти не обнаружены до сих пор.

В позднейшей литературе, посвященной истории катаров, факты то и дело подменялись вымыслами. Сухое историческое повествование оживлялось романтическими легендами о героической борьбе катаров за свободу и независимость, о самоотверженном противостоянии клерикализму и империализму. В результате история катаров превратилась в миф, окутанный мистическим ореолом. В 30-х годах 20 века исследователи творчества композитора Рихарда Вагнера и литературные критики, компетентность которых вызывает большие сомнения, даже провозгласили Монсегюр местом действия легенды о Парсифале (вопреки всем историческим свидетельствам того, что это эпическое повествование сложилось за много десятков лет до падения Монсегюра).

Однако история катаров во многом остается загадкой и для серьезного историка. Как удалось столь малочисленной поначалу секте со столь радикальным вероучением собрать под свои знамена такое множество приверженцев и даже подвигнуть некоторых на добровольную мученическую смерть. Отвращение к погрязшему в пороках и роскоши духовенству и стремление к жизни в соответствии со строгими нравственными принципами и нормами - лишь частичный, далеко не полный ответ на этот вопрос. Главная проблема состояла в ином. Как можно было поверить в то, что земной мир со всеми его противоречиями и грехами - творение благого Бога? Для катаров мифы об ангелах и демонах, о падении Сатаны и странствиях души оказались гораздо более убедительным объяснением смысла жизни, полной треволнений и несчастий, чем достаточно абстрактное учение о жертвенной смерти Христа и сухие догматы католической церкви. Ироповедники катаров умели ярко и образно доносить до слушателей подобные идеи и передавать им свои духовные чаяния. Вплетая в народные легенды эпизоды из библейского повествования, они добивались того, что последние, изменившись до неузнаваемости, превращались в красочные картины битвы Добра со Злом. Иными словами, эти проповедники могли гораздо глубже затронуть душу слушателя, который давно уже отвернулся от официальной церкви, неспособной ответить на волновавшие его вопросы.

Мифы стали неотъемлемым элементом вероучения катаров и оставили глубокий след в их повседневной жизни. И возможно, именно по этой причине сами катары в ходе истории оказались частью мифа - столь же чарующего, как сказки, сочиненные их проповедниками.